Второй Ватиканский Собор о таинствах

Нормальным людям довольно тяжело присутствовать на торжественных богослужениях. Можно говорить, что от них ускользает суть совершающегося таинства, однако свежий взгляд позволяет увидеть несообразности, которые верующими привычно не замечаются. Главная несообразность, мне кажется, видится в том, что хотя все присутствующие апеллируют к Всевышнему, между ними осуществляются вполне земные отношения власти и подчинения. Сама атмосфера, пышные одеяния духовенства и роскошь убранства алтарной части храма усиливают этот эффект, иногда доводя его до абсурда.

Да и для верующих церковные таинства представляют собой серьезнейший соблазн. Не знаю, кто ввел в обиход остроумное определение нынешних христианских храмов как «комбинатов религиозного обслуживания». Действительно, множество христиан, которых мы сегодня наблюдаем, относятся к Церкви просто как к религиозной поликлинике. Пришел к батюшке, пошушукался с ним под епитрахилью или в конфессионале, значит можно участвовать в Евхаристии. Это называют исповедью. Поучаствовал, получил от батюшки причастие, все, свободен. С остальными таинствами тоже так. Два всего действующих лица – я и батюшка, все остальные представляют собой статистов, некий фон, который непонятно для чего нужен. Батюшка полный авторитет в церковных делах. За это верующий платит батюшке тем, что не пускает его вовнутрь своих личных светских дел – как с начальником на фирме строить отношения, какую зарплату себе просить, и прочее. Потому что батюшка все равно ничего практически ценного не скажет. Одни общие фразы и запреты. Проблема клерикализма сегодня, когда Церковь отделена от государства, именно в этом – в том, что «учащие» представители церкви вроде бы и имеют власть, но эта власть над учимыми душами на самом деле поверхностна. Церковь оказывается разделенной по этому признаку, церковной общины не получается.

Что такое таинство? Процедура уделения верующим благодати через священника, или нечто другое? В традиционном неосхоластическом богословии вопрос о том, получилось ли конкретное таинство, решается, глядя только на фигуру священника. Подразумевается, что священник должен делать правильно все внешние действия, как предписывают инструкции по совершению данного обряда. Одновременно, внутренне он должен быть расположен как следует призвать имя Христа, чтобы на потребителей пошла соответствующая благодать.

Откуда у священника эти качества возьмутся, откуда у него возьмется способность призывать именно Христа, а не какие-то свои фантазии на эту тему? Достаточно ли его научить это делать в семинарии?

Когда какие-то малограмотные православные батюшки напирают в своих проповедях на ересь католицизма, конечно, главный аргумент там – «безгрешный», обожествленный кумир Папа Римский. И дальше все в одну кучу – пороки западного общества, атеизм, наркотики и гомосексуализм. Во всем виноваты католики.

Злоба есть злоба, она сама себе причина, но католическая Церковь в прошлом дала основания для обвинений в непропорциональной заорганизованности религиозной жизни. И стоит поставить себя на место православных, чтобы понять, какие глубокие духовные следствия по их мнению, имело в католичестве учение об исключительной земной и небесной власти Папы.

Второй Ватиканский Собор принес не новое, а на самом деле, хорошо забытое в католической Церкви понимание ее как общины, где все друг на друга влияют и каждый зависит друг от друга. Понимание того, что священнослужитель в изоляции от общины просто не удержится в состоянии благодати как служитель таинств. Вопросы такого рода пришлось заново обсуждать на Соборе и вбивать в соборные документы.

Прежде всего, это представление о том, что именно общение, общение в Святом Духе, делает общину верующих таинством, или, иначе говоря, Церковью. Отсюда то, что делают делегаты церковной общины – это тоже таинство. Не важно, велика или мала эта община. Важно, чтобы в ней осуществлялось специфическое церковное общение, общение в Духе и Истине, вводящее внутрь Троичного общения. Епископы и священники могут совершать конкретные таинства не просто как руководители, но и как делегаты этой общины. Но как только эти делегаты по каким-то причинам ослабляют контакт со своей общиной, получается ерунда.

Догматическая Конституция «Свет народам», основной документ Собора, в котором излагается концепция Церкви и ее деятельности. изобилует мягкими и даже половинчатыми формулировками. Сам текст свидетельствует о том, что он принимался не гладко, а в борьбе мнений. Ну, вроде того, что в одном месте подразумевается активность мирян, желательность их теологической компетентности, позволяющей советовать и помогать духовенству принимать правильные решения. В другом – делается упор на то, что миряне должны быть послушными и смиренными и делать, что им скажет духовенство. Церковные документы, как любые официальные документы, вообще трудно читать. Их приходится толковать, исходя из знания тех процессов, которые происходят в Церкви и мире.

За борьбой мнений на церковных Соборах кроме борьбы за истину, всегда скрывается борьба за власть. В Церкви эта власть является специфической, точным образом ее является служение Христа. Вполне возможны здесь заблуждения, которые делаются в чистой совести или в почти чистой совести. Страх анархии и ересей внутри Церкви понятен, но не стоит смешивать его с простым стремлением к комфортности управления верующими. Католическая Церковь, даже земная ее часть, представляет собой очень сложный организм. После Собора резко усилились разные внутрицерковные процессы, активность национальных епископских конференций, активность низовых церковных масс и т.д. Соответственно в сферах церковной власти усилилась реакция на эти активности.

Не следует в этом противостоянии искать правых и виноватых. Посмотрим практически – если у приходской общины есть мощное ядро, состоящее из хорошо катехизированных людей, стремящихся жить христианской жизнью и живущих ею, с духовным опытом, влияющих на остальную часть прихода, конечно, это очень хорошо. Эти миряне могут говорить очень много полезных для священника вещей, и в какой-то мере даже руководить им духовно. Другое дело, если община состоит из таких христиан, о которых говорилось выше. То есть общины нет, а есть набор одиночек, приходящих в храм исключительно по своим делам. Тогда перед священником оказывается просто невыполнимая задача, он пытается совершать таинства, но атмосфера в приходе так действует на человека, что от плодов благодати таинства ничего не остается. Все впустую. Конечно, священника это толкает к тому, чтобы действовать в приходе авторитарно, в приказной манере. При этом, если он не глуп, он прекрасно знает, что поститься они будут, но в серьезных жизненных вещах ничего не будут делать из того, что он говорит.

Сейчас в Интернете можно найти документальные кадры открытия Собора 11 октября 1962. Даже черно-белые кадры кинохроники не скрывают средневековой пышности и торжественности церемоний. Нескончаемая вереница участников на площади св. Петра, проходят 2600 епископов в высоких митрах, гости и наблюдатели. Папа произносит на латыни исповедание веры, сохранившееся еще со времен контрреформации. В него были добавлены положения о примате Папы и его безошибочности, принятые на предыдущем, Первом Ватиканском Соборе сотней лет раньше. Кардиналы и патриархи целуют перстень у Папы на руке. Два епископа, представляющие епископат, прикладываются к его столе, представители настоятелей монашеских орденов целуют Папе туфлю.

К сожалению, мне не удалось найти кадры мессы, открывавшей Собор. Ее служил кардинал Тиссеран, декан коллегии кардиналов. То, что он стоял спиной к присутствующим и читал все на латыни, понятно. А вот, что удивительно сегодняшнему католику – Папа и епископы не сослужат Тиссерану, они «ассистируют», то есть, просто молча присутствуют. Их не допускают к причастию, так же как и присутствовавших мирян. В этот день всем епископам поодиночке пришлось заранее совершать «приватные» мессы, без народа.

Это как бы стартовая позиция, с которой начался Собор. Она символична, потому что многие из новшеств, которые Собор декларировал, уже практиковались по инициативе поместных Церквей. Описанная выше процедура базировалась на вполне определенной теологии, на несколько веков ставшей богословским костяком католической Церкви. Эту теологию сегодня называют «неосхоластикой», она тяготеет к точным формулировкам, в которых, правда, присутствуют философские термины, сегодня утратившие ту ясность, с которой их понимали в средние века.

Часть участников Собора полагала, что ситуация католической Церкви, оказавшейся перед культурными и нравственными вызовами середины XX века, требует от нее привычных действий. То есть уточнения догматических формулировок, призванных защитить власть и моральный авторитет Церкви. Однако Папа Иоанн XXIII с самого начала определил иную, неожиданную для многих, цель – научиться так видеть Христа и так рассказывать о нем, чтобы современники Церкви, люди самых разных культур и народов были захвачены Благой Вестью. Эта цель была пастырской, в то же время она требовала теологической работы.

В этой работе Католической Церкви нужно было начинать с представления о себе самой. Наследие Отцов Церкви дает богатую пищу для размышлений на эту тему. Апостол Павел говорил о «теле Христа», эта метафора была просто кладом для дальнейшей богословской разработки. О теле Христа размышлял св. Августин, о нем писал Папа Лев Великий и другие отцы Церкви.

Реформация XVI в. перевела это понятие в чисто спиритуалистический план, отрицая сакраментальность Церкви, ее таинств и учреждений. В противовес этому богословы контрреформации делали акцент на том, что ради спасения Сам Бог установил церковную организацию, дав ей таинства и миссию безошибочного учительства – Магистериум. В пылу полемики роль Папы как главы этой организации была невероятно выпячена. Его, а не церковную общину, связанную во взаимоотношениях Святым Духом, стали воспринимать чуть ли не основным гарантом действенности таинств.

В ходе Второго Ватиканского Собора и после него были предприняты колоссальные усилия для изменения внешнего и внутреннего облика католической Церкви. Многие результаты уже стали насколько привычными, что не замечаются. Проблема действенности самой Церкви как таинства за эти десятилетия перевела вопрос о церковной власти в плоскость служения духовенства людям Народа Божия, их личного свидетельства и собственно укрепления общинности Церкви. Эта полемика далеко не закончена, она находит выражение во многих послесоборных документах католической Церкви.

Согласно богословию Церкви-Таинства после Собора были пересмотрены богослужения отдельных таинств. Даже такое, казалось бы, интимное таинство как покаяние приобрело общинный, т.е. подлинно литургический характер. Более ясной стала и связь между отдельными таинствами. Так крещение, миропомазание и Евхаристия снова, как и в раннем христианстве, стали этапами единого процесса христианского посвящения. Эти реформы породили новые трудности и вопросы. Общинность, понимаемая поверхностно, в плоском, чисто психологическом и социальном измерении, выхолащивает Церковь. Тогда крещение превращается в радостный междусобойчик, таинство покаяния и примирения – в упражнение для избавления от чувства вины. Евхаристия – с каждым разом укрепляет болезненную зависимость верующего от прихода.

Собор, стремясь наполнить повседневную жизнь католиков божественным содержанием, явно не был готов к таким перегибам. Поэтому, думаю, он и не смог дать достаточного противоядия против этих ошибок. Все же, несмотря на внутренние разногласия между участниками, можно говорить об общем пафосе Собора. Это доверие к природе человека, к его свободе. Иисус Христос как Богочеловеческая личность должен нравиться каждому человеческому существу, живому и умершему – вот, на мой взгляд, главная позиция Собора.

Я разделяю эту позицию. На примере хотя бы нашей страны я вижу, что для осуществления демократии христианского гуманизма, особой демократии, должен быть очень высокий духовный уровень людей. Должно быть совершенно иное отношение к страданиям, жертвенность. Очевидно, что нам ее не достичь собственными усилиями. Благодать таинств – это просто то, что нужно нам, как обществу, для выживания.

о. Сергей Николенко